Письма с фронта: строки надежды

Специальная военная операция, свидетелями которой мы все являемся, помогла во многом переосмыслить взгляды на жизнь множества людей. Кто-то добровольно встал с оружием на защиту Родины, кто-то стал волонтером, помогая беженцам. Многие священники отправились на фронт духовно окормлять солдат – ведь, как известно, на фронте неверующих нет. Но история циклична, и ничего нового под солнцем нет.

Священник Николай Мальцев, уроженец слободы Холки, прослужил в родном для него храме совсем недолго — пять месяцев 1915 года, с августа по декабрь, — и за два дня до наступающего праздника Рождества Христова был отправлен на фронт. Окормляя православных солдат на передовой в Галиции (Западной Украине) весь 1916 год, отец Николай присылал в редакцию «Курских епархиальных ведомостей» письма, в которых описывал происходящее вокруг: уже третий год Россия участвовала в боевых действиях Первой мировой войны. В этой статье — фрагменты этих писем.

Деревня Забойки, униатская церковь. В ней мы и решили отслужить обедню. Униатская церковь мало чем отличается от православных храмов. Из икон в храме меня несколько удивила местная икона Божией Матери в национальном уборе — расшитая рубаха, на шее монисто. Обедня шла своим чередом. Пел отличный полковой хор. Все песнопения исполнялись отчетливо и с душой. Усердно молились офицеры и солдаты. Недалеко рвались неприятельские снаряды, летели с каким-то жутким жужжаньем, рвались с грохотом. Порой страшно становилось. Но это только увеличивало молитвенное настроение, с большим усердием я совершал литургию, умилительнее пел полковой хор. Службы обставляются как можно торжественнее — храмы украшаются елками, множеством икон-складней, горят массы свечей, а их ведь очень трудно добывать на передовых позициях, почти в каждом полку поет отличный хор. Словом, все меры принимаются пастырями, чтобы после трудовой окопной жизни дать отдохнуть душе солдата в православном храме, где он как бы входит в жизнь своего родного села, молится духом вместе с близкими по плоти.

Больше же всего приходится жить и работать в тесных и грязных халупах, населенных, кроме меня, офицерами, врачами, случается, что и «паны» здесь присутствуют. Отдельную халупу на передовых позициях получить очень трудно. Слишком много войск кругом, при том что коренное население не выселено отсюда.

Пишу я свои письма только с единственной целью: постепенно знакомить духовенство родного края с деятельностью сопастырей на кровавых полях войны. В более близкое соприкосновение к солдатам входит полковой священник, посещая вечерние молитвы. Здесь после молитвы «земляки» запросто беседуют со своим батюшкой, расспрашивают кое о чем, рассказывают про свои семьи и просят в случае несчастья с кем-либо из них сообщить об этом родным. К смерти солдаты относятся спокойно, даже совершенно не боятся ее. Страшны им только тяжкие ранения рук и ног, когда они могут лишиться трудоспособности.

25 марта. Благовещение. В половине восьмого вечера приехал я верхом в деревню Х. в полуверсте от главных окопов. Батальонный командир приветливо встретил меня и сообщил, что утром здесь в униатской церкви соседнего нам Дв. служил священник полка и на богослужении присутствовала вся резервная рота. Это в полуверсте от наших окопов, в версте от неприятельских. Враг, к счастью, не стрелял в этот день. В сопровождении офицера для связи при батальонном командире пошли мы в окопы, по шоссе на К. уже стало темно. Тишина зловещая. Только жутко завывал ветер, то как-то ныл, то плакал. Впереди вспыхивали неприятельские ракеты разных цветов, ярко освещая местность. Справа, на неприятельской стороне, виднелось громадное зарево пожара. Ни одного выстрела. Через полчаса пути пришли в блиндаж ротного командира. Поздоровались и пошли по окопам. Обошли так весь район расположения батальона в главных окопах. Попутно и коротко беседовали с солдатами и наблюдали их жизнь в окопах.

— Как живется вам здесь? 

— Сейчас отлично, солнце светит, тепло и сухо. С немцами ладим, зря не стреляем друг в друга. С-цы, полк, с которым мы постоянно сменяемся, часто и бесцельно стреляют, немцы злятся и не жалеют их, почему и потери у с-цев всегда большие, а наши стоянки обстоят благополучно.

В 2 часа ночи возвращались домой. Яркими лучами скользил по земле неприятельский прожектор, освещая нас. В стороне, на правом фланге, слышны ружейные выстрелы. Там, против нас, стоят австрийцы и они всегда нервничают, постоянно стреляют. В Х. сели на коней и доброй рысью помчались домой.

Деревня Забойки. Униатская церковь высоко стоит на горке. За много верст видна она. Всю зиму мы служили в ней с С-м батюшкой. И хотя церковь отлично видит неприятель, но он не стрелял по ней. Да и смысла не было портить снаряды, так как редко появлялись солдаты здесь. Начался Великий пост. Сменил нас С. полк. Еще ярче заблистало солнце и оживала природа. Начали распускаться деревья. Неприятель, видно, понял, что в церкви говеют и методично начал обстреливать ее утром и вечером. До тысячи снарядов пустили немцы за три недели по церкви, но никого из говеющих не ранили и не убили.

Газета «Юго-Западный край» передает содержание проповеди короля протестантских проповедников Филиппа: «С полным правом можем мы, самый миролюбивый народ в мире, повторять слова Князя мира “Не мир послан Я принести, а меч”. Подобно тому, как Всемогущий отдал Своего Сына на распятие для искупления человечества, так и Германия ныне должна распять человечество для всеобщего спасения людей. Человечество должно быть искуплено огнем, мечом и кровью! Германские солдаты должны наносить без пощады удары, убивать, жечь и разрушать во имя спасения человечества. Полумеры должны быть отброшены: война должна быть беспощадна». Кто же это говорит? Каннибал? Безумный? Нет, христианский проповедник! Какой ужас! Какая клевета на религию!

Замечательно тихо жилось до 22 мая. Казалось порой, что мы даже не на войне, а на каких-либо маневрах или же отбываем лагерный сбор. Даже в окопах, на самой передовой линии, начали устраиваться по-мирному. В лощинах, у блиндажей батальонных и ротных командиров, солдаты разбили беседки, вокруг обставили их ветвями зеленых елок. Уютно и красиво жилось даже в окопах. Ничто не говорило, что вот уже грянет гроза, настанут страдные дни солдата.

22 мая я должен был служить литургию в обозе 1-го разряда, куда накануне и поехал. Но не успел приехать в деревню П., как получил приказание немедленно вернуться и явиться в штаб полка. Смутно я уже догадывался, в чем дело, так как проезжая в этот же день через галицийский городок Тернополь, я заметил прибывающие части пехоты, артиллерийские парки, передвигающиеся ближе к передовым позициям. В 7–8 часов я был в штабе полка. Командир был серьезен и, видимо, взволнован. Переживал то, от чего уже за зиму отвыкли: «Вот, батюшка, завтра предстоит бой. Свои обязанности вы знаете. Полк выступил на позицию».

Беспрерывно гремели орудия, залпами трещали ружья, жутко, быстро и равномерно стрекотали пулеметы, лилась кровь. Стонали раненые, принесенные к нам на передовой перевязочный пункт в двухстах шагах от мортирной батареи. К утру следующего дня судьба боя была решена. Всем русским людям из газет уже известно о прорыве неприятельского фронта во многих местах от Прута и до Румынии.

Пасха 1916 года. В Галиции. В деревне Забойки. Около Тернополя. С вечера пришел в униатскую церковь. Окна храма плотно завешаны темными платками, чтобы противнику не видно было огней и он бы не обстрелял духовно ликующих среди поля, усеянного мертвыми костями. Темная ночь. Двенадцать часов. На горизонте то и дело вспыхивают ракеты, как в августовскую ночь — падающие звезды. Слева как будто молния часто сверкает — то орудийные выстрелы очередями. Церковь битком набита солдатами. Душно. Тихо.

Толпа всколыхнулась. Крестный ход. Без свечей. «Воскресение Твое, Христе Спасе…» — громкое, всеми молящимися, мощное и победное.

20 июня. Только что пришли из-под Бурканова леса. Лазарет отстал от полка и мы не могли в день разыскать его. По карте — здесь наша остановка. Остановились отдельно в рощице. Жилья нет. Денщики не могут хорошей воды достать. За версту есть ручей Барышка, но сильно обстреливается. Идти туда рискованно. Набрали воды в какой-то тухлой лужайке и чай вскипятили.

Получили приказание — установить связь с полком, лазарет развернуть и самостоятельно выбрать место для перевязочного пункта в версте от урочища Мотрына вблизи центральной дороги от позиции полка. На перекрестках поместить направляющие дощечки с надписью «дорога на перевязочный пункт». К двум часам быть готовыми к приему раненых. В час дня — бой. К двум часам — раненые: бодрые, возбужденные, вернее, в экстазе. Пленные же — растерянные, испуганно озирающиеся по сторонам с безмолвным вопросом: «Не приколят ли?»

29 июня. Самый страшный день. Судная ночь. Деревня Бертники. В газетах писали, что когда брали ее, то озверевшие немцы обливали наступающих кипятком. В течение дня и ночи беспрерывно обстреливали всю деревню. Только выйдешь из блиндажа, а снаряд уже здесь. Раненые же все прибывают и прибывают. Около меня ранило трех врачей нашего полка. Раньше здесь же — священника К. полка о. Образцова и врачей этого же полка.

Испытал судьбу и, слава Богу, жив. Господь сохранил по молитвам святителя Николая, образ которого всегда был со мною на груди. Ночью хоронил убитых на перекрестке дороги из Бертников в Грегорув и шоссе Монастежиско–Бучач на опушке леса. Тихо поет церковник — громко нельзя, противник может услышать. Впереди и справа неприятель. Слева и сзади обстреливается лес и деревня. С жутким завыванием над головой летят легкие шрапнели, рвутся без конца. Уходить некуда. Лежим под кустом в маленьком окопчике. В деревне церковь пылает. Зажгли нехристи. Видно, как рухнули крест и купол.

К празднику Рождества Христова в лесистых Карпатах долго готовились русские солдаты. Хотелось им встретить великий праздник так, как привык встречать его русский человек — в храме Божием. Здесь, в глухих и часто почти непроходимых дебрях, где раньше только каторжников селили, мало деревень и нет потому церквей. Но солдаты постарались. Нашлись плотники, столяры, кузнецы, художники. Лес даровой.

Передо мною церковь. Не просто навес, не дом, нет — настоящая русская церковь с луковичным куполом. Бедная русская деревня часто целых десять лет строит церковь, а солдаты в полмесяца создали храм. Вхожу в середину храма. Иконостас высится. Люстра из колючей проволоки и пустых патронов. По стенам иконы: частью привезенные из России, частью нарисованные художниками-солдатами. Две хоругви. За храмом, под особым навесом «колокола» — согнутые в дугу разных размеров стальные рельсы. Здесь я служил и скорбел о родной земле.

На войне. Я уже не молодой. Перед смертью стоявший. Вот на днях снова пойду славить Христа в окопы. В родной деревне сейчас тихо, а здесь смерть, кровь. Вот и сейчас, ближе к румынской границе, слышна беспрерывная канонада. Тяжело, братцы, жить.

Подготовил монах Илия (Каунников)