Иконописец Павел Венедиктов: «Господь призвал, а я с радостью пошел…»

12 сентября митрополит Белгородский и Старооскольский Иоанн освятил новый Крест-Голгофу в Александро-Невском кафедральном соборе. Это событие имеет особое значение, поскольку Крест-Голгофа занимает важное место в сакральном пространстве каждого православного храма.

Голгофой в православии называют поклонный крест, перед которым устанавливают канун – заупокойный подсвечник. Взирая на образ распятого Христа, верующие молятся об упокоении усопших в Царстве Небесном.

Многие прихожане отметили, с какой любовью и талантом выполнен новый Крест-Голгофа и как гармонично он вписался в убранство собора, дополнив его иконостас и росписи.

Именно тогда у нас и возникло желание рассказать о создателе этой святыни — курском иконописце Павле Викторовиче Венедиктове, который любезно согласился дать интервью «Православному Осколью».

– Пожалуйста, расскажите о том, как вы стали иконописцем, как начался ваш творческий путь?

– Путь мой к иконописи был простым, но в то же время очень интересным. Ничего сложного тут нет – Господь призвал, а я с радостью пошел…

Я отслужил в армии, учился в художественном училище, но именно после армии я из него ушел. Рисование мне нравилось, собственно, я рисовал с детства. Родители даже рассказывали, что воспитательница в детском садике говорила: «Если не сделаете из него художника, это будет преступлением». Потом наступили девяностые годы, нужно было зарабатывать на хлеб, потому я и оставил учебу – не хотел сидеть на шее у родителей. Пошел в милицию во Льгове (я уроженец этого города). А у нас такой милицейский город: и милиция, и тюрьма, и зона, – часто встречаешь людей с погонами на плечах. Я ведь из милицейской династии: и отец, и мать одно время в милиции работали. Однако на службе в МВД не задержался, оказалось, что это не мое дело. Столкнулся с трудностями, ну а потом вернулся на стезю живописи.

Когда определилась реперная точка и Господь призвал, все после этого как-то очень быстро пошло, все двери передо мной открывались. Я сейчас даже с удивлением вспоминаю, как и что Господь давал: не успеваешь и пожелать чего-то для себя, – хотелось поработать в каком-то храме, – и уже через неделю я в этом храме тружусь. Вот так быстро и ладно пошла карьера, прямо как по ковровой дорожке. Буквально через год-полтора я встречаюсь с владыкой Ювеналием, главой Курской епархии. Он, посмотрев мои работы во Льгове, сам меня вызвал, и мы с ним начали работать.

– Как встречи с владыкой Ювеналием повлияли на вашу судьбу?

– Да, мы с ним тесно общались. Он мне предоставил мастерскую, поручил создать иконописные бригады и отправил расписывать храмы. Он сам руководил росписью Курского кафедрального собора: высказывал пожелания, делал замечания, подсказывал, в каком направлении идти, духовно окормлял. Владыка всегда меня Павлушей называл, по-отечески. Очень приятно было находиться даже рядом с ним.

– Расскажите, как вы настраиваетесь на работу? Бывают ли кризисы у иконописцев в творчестве, как у светских художников?

– Настраиваясь на работу, лучше всего помолиться. Можно обычными молитвами – утром и вечером. А бывает, и своими словами к Богу обратишься. Я всегда прошу Господа, чтобы Он сделал меня своим инструментом. Прекрасно понимаю, что моего в иконописном труде не так уж и много. Чтобы работа получилась действительно хорошая и благодатная, достойная, нужна помощь Божия. И молитва просто необходима. А еще нужны наставления старцев, святых. Без этого тоже никак… Иногда бывает, себя заставляешь браться за работу и еле притаскиваешь свое тело к месту без сил. Но, смотришь, взял кисточку в руку, а через некоторое время – уже глубоко в работе, и все замечательно: силы появились, желание, все получается.

Так что кризисы бывают, без них не обходится. Я и сам-то художник: и портреты пишу, и пейзажи, и меня нередко просят подобные работы создавать священнослужители. Но икону писать – особый труд для меня. Он более благодатный и радостный: получаешь гораздо больше удовольствия и света. И работоспособность становится выше, и ответственность. Оглянувшись назад, я понимаю, что другой бы работы я и не хотел. Многие коллеги, когда я ушел в иконопись, говорили: «Художник пропал в нем». А я считаю, что нет, не так. Я многое приобрел и понял.

– Вы замечательно расписали Крест-Голгофу в Александро-Невском кафедральном соборе. Как представители собора, собственно, вышли на вас и договорились? Как иконописец выстраивает взаимоотношения с заказчиками?

– О нас говорят наши работы. Это касается и художников, и иконописцев. До этого я написал три распятия. А священники между собой общаются. И когда у вас, в храме Александра Невского в Старом Осколе, встал вопрос о том, какое распятие писать, каких мастеров искать, – знакомый священник подсказал мою кандидатуру. А диакон собора Георгий Гильфанов знал меня еще по Коренной пустыни. Я там семь лет работал, мы там встречались и беседовали с ним об иконописи. Он мне позвонил, вот тогда мы и начали общаться с приходом, договариваться.

Крест-Голгофу я писал в режиме диалога: выслушивал пожелания, давал свои рекомендации и советы, например, по размерам распятия. Здесь были некоторые споры и сомнения, но все вопросы решили быстро.

– Что является самым сложным и самым важным в создании образа на Кресте-Голгофе? Какие переживания и смыслы вы вкладываете в эту работу?

– Чтобы ответить на этот вопрос, расскажу об одном случае. Владыка Ювеналий направил меня с бригадой работать в Рыльск, где мы расписывали храм. В монастыре мы трудились пять лет, и я тесно общался с монахами. Как раз тогда умер отец Ипполит, и духовная атмосфера в Рыльске была настолько необычайной, что произвела на меня огромное впечатление. В то время я только начинал свой путь как иконописец, учился, приобретал навыки, искал образ Спасителя. Я очень стремился найти этот образ, спрашивал всех, приставал к священникам: «Как вы видите Христа? Каким Он должен быть?» Спрашивал и владыку Ювеналия: «Какого Спасителя писать? Как вы представляете себе этот образ? Изображать Его иудеем или славянином?» Владыка ответил: «Китайцы пишут Христа китайцем, а мы будем писать Его ближе к славянину». Другие пастыри говорили иное. Я долго искал.

Но однажды мне приснился сон: впервые я увидел владыку Ювеналия очень серьезным, почти суровым. Он строго посмотрел на меня и показал наверх: «Иди, тебя там ждут». Я даже во сне пребывал в каком-то шоке – никогда не видел его таким. Он всегда относился ко мне с теплом и любовью. Поднимаюсь наверх – и вижу: на лестничной площадке Господь лежит на перилах, и я в страхе понимаю, что должен распять Его. Я всматриваюсь в Его лик, потому что так долго искал, каким Он должен быть. Теперь я вижу, теперь все понимаю. Я пытаюсь запомнить Его. А Господь как бы подталкивает меня к тому, чтобы я забил гвозди в Его руки. Я говорю: «Нет, я не сделаю этого». Так и сопротивляюсь. Он же улыбнулся и вошел в меня. Именно так это было во сне. 

Я проснулся в поту, дрожал, а внутри – какая-то радость, и все перевернулось, я вообще не понимал, что со мной происходит. Поговорил с монахами, и они сказали: «Это тебя Господь передает от владыки Ювеналия Герману». Так они выразились. И примерно через год после этого сна, когда владыке Герману понравилась наша работа в Рыльске, я получил от него свое первое задание – написать распятие для Знаменского собора.

И вот, когда я писал Спасителя на распятии, в один из дней подошел к тому моменту, когда нужно было изобразить гвозди. Я беру кисть, сажусь – и этот сон встает у меня перед глазами. Это был настоящий шок. Представьте: ты любишь Христа, а должен Его распять. Какое состояние возникает в такой момент? Не стану говорить, что слезы текли из глаз, но был такой трепет, что просто не знаешь, как заставить себя работать. И так происходит каждый раз, когда пишешь распятие. Это настолько мощные переживания, что даже сейчас, рассказывая и вспоминая, чувствую тяжесть. Очень трудно писать распятие, очень трудно. Искушений много, и после этого приходится многое претерпевать. Бывают серьезные последствия. Когда я писал три распятия подряд, то обошел все больницы. Лежал в областной – не могли найти, что со мной. И в онкологии лежал – тоже не могли понять причину…

А еще распятие… Мы же понимаем, какой это значимый символ: без Креста Господня не было бы веры.

– Чем вы руководствовались при написании соборного распятия? Может быть, стилистика самого храма повлияла на результат?

– Да, у каждого храма есть своя атмосфера, свой ансамбль. Вот и мы икону или распятие, киоты или общую роспись должны стилистически подобрать. Это же наша работа. И, конечно, мы видим, как надо сделать, чтобы в эту атмосферу именно вписать свой труд, чтобы не нарушить ансамбль, чтобы лаконично и гармонично смотрелся тот или иной образ.

– Чем отличается Крест-Голгофа в нашем храме от других ваших иконописных работ?

– В Александро-Невском храме распятие отличается от других, написанных мною ранее. Фактически это был эксперимент. Обычно я писал распятия таким образом: тело Спасителя, Его руки и ноги – все, как у живого человека. Потом же писал сверху гвозди. И в такие моменты я всегда переживал – словно гвозди вбиваешь. Но на этот раз я сразу изобразил гвозди, и потом уже начал накладывать образ. Получил иной внутренний опыт, более спокойный, что ли. Также я немного изменил общее написание образа Христа, думаю, в лучшую сторону. Наша работа – это всегда поиск, стараемся совершенствоваться, искать новые варианты, но в пределах канонов.

– Уместны ли современные технологии в написании икон, или нужно писать как в древности, использовать те же материалы? И насколько важны каноны в иконописи?

– В чем состоит задача иконописца? Она заключается в том, чтобы создать образ святого, который поможет человеку молиться. Чтобы не возникало препятствий, чтобы человек поверил, что перед ним именно святой, а не кто-то еще. Мы учимся у старых иконописцев, да и у художников тоже: Васнецова, Репина, других. Я часто всматриваюсь в иконы Андрея Рублева. Мне ближе академическая школа, а у него иной стиль. Но как бесподобно он передает силуэты! Постичь эту технику трудно, но стараешься перенимать ее тонкости.
Я сразу вспоминаю, как двадцать пять лет назад мы спорили в Курске с представителями иконописной школы о том, что считать правильным, какого стиля придерживаться. Владыка Ювеналий тогда сказал: «Нам нужно и то, и другое». Чтобы было доступно каждому человеку.

Что касается новых технологий, скажу так: время движется вперед, и мы пользуемся его благами. Появляются новые техники, компьютеры. Сегодня без специальных программ я уже не представляю, как бы справился с работой. Это облегчает труд. Через интернет находишь огромное количество информации, и всем этим мы пользуемся. Главное – делать это аккуратно, с пониманием, четко осознавая, что можно, а чего нельзя, не нарушая каноны иконописи, и чтобы качество работы не страдало. Полагаю, наши предки шли тем же путем: использовали дерево, металл, холст – в зависимости от эпохи.

– Что вас больше всего вдохновляет в жизни?

– Тут я не буду оригинальным. Вера, любовь к Отечеству, семья.

Беседовал Александр Гончаров
Фото диакона Георгия Гильфанова