Духовная поддержка, организация совершения Святых Таинств на дому.
По вопросам гуманитарной помощи.
По благословению митрополита Белгородского и Старооскольского Иоанна
Начальник смородинской станции Тимофей Тимофеевич Токов в губернии бывать не стремился. Но по казенным делам аккурат после Крещения Господня ему все-таки пришлось по зимнему пути отправиться в губернский город.
А уж раз так получилось, то Тимофей Тимофеевич решил обязательно посетить ресторацию «Три философа», принадлежащую купцу Рекину. Пропустить это заведение никак не было возможно, ведь только здесь подавали знаменитую уху «по-холмогорски», рецепта которой не знали лучшие повара даже в двух столицах империи. Государев кухмейстер специально приезжал к Патапию Харитоновичу Рекину и его супруге, достойной Лидии Захаровне, чтобы научиться готовить «секретный» северный рыбный суп.
К слову сказать, Патапия Рекина знали как выдающегося ресторатора не только в Белой империи, но и за ее рубежами. Сеть его съестных заведений раскинулась не только по родной стране, но и по Европе, а буквально год назад открылась ресторация Рекина с русской кухней за Атлантическим океаном в столичном центре Конфедерации – Данвилле.
Потомственное дворянство Рекин получил по личному указу императора Диомида Гемелловича за великолепную организацию снабжения армии в период недавней Румелийской военной кампании.
Сейчас мало кто ведает, с чего начинал Патапий Харитонович. Он с золотой медалью окончил гимназию и собирался учиться в Императорском университете Петрополиса на историко-философском отделении. Но его суровый отец, купец II гильдии Харитон Фирсович, категорически запретил сыну и думать о философии, заявив, что «у хвилософов денежек и на воротник из “енота из-под ворот” не хватит», а потому надо заниматься делом. И поставил юношу после отбытия годичной воинской повинности управлять купленной по случаю ресторацией.
Патапий не растерялся. Ресторацию привел в полный порядок, переименовав в «Три философа», в честь Сократа, Платона и Аристотеля, украсив их портретами большую залу заведения. Но чтобы дохода она приносила больше, молодой Рекин самостоятельно начал собирать редкие рецепты национальной кухни, не ленясь съездить за ними за тридевять земель.
Будучи в Архангелогородске, Рекин случайно в тамошней ресторации подслушал разговор двух посудомоек, одна из которых печалилась о своем скудном жаловании. Получалось, что росту она была малого и хоть и трудилась не покладая рук, как все остальные бабы, но ей платили гораздо меньше. Хозяин рассуждал так: дородная и высокая женщина сильнее, а потому и работы делает больше, чем какая-то девушка-недоросль. Тогда же Патапий Харитонович и услышал пословицу: «Маленькая собачка – довеку щенок».
Рекин девицу приметил, да и понравилась она ему. Далее он все узнал обстоятельно, и выяснилось, что посудомойка является дочкой покойного повара работящая, да приданого ноль с палочкой. Как поется в народе:
Хороша я, хороша,
Да бедно одета,
Никто замуж не берет
Девушку за это.
Патапия Харитоновича такой расклад никак не смутил. Однако вот Харитон Фирсович взбеленился. И против него Патапию пришлось выдержать самый настоящий бой. Как он в итоге улестил папеньку, то неизвестно, но в конце концов родительское благословение обрел.
Рекин получил не только любящую супругу, но и старинные поморские рецепты ее отца, среди коих и нашлась уха «по-холмогорски» из четырех видов рыб.
Все это Токову вспомнилось перед тем, как швейцар открыл дверь ресторации «Три философа» и с почтением поклонился уважаемому посетителю.
Тимофей Тимофеевич очень удивился, когда его встретил у входа сам Патапий Рекин, еле дождавшийся, пока гардеробщик примет шинель, форменную шапку и трость у Токова, и экстренно пригласивший в отдельный кабинет со словами: «Не беспокойтесь, друг мой, все за счет ресторации!»
Начальник станции сразу же подметил, что Рекину очень жаждется о чем-то ему сообщить, но только с глазу на глаз. И не обманулся.
– Ох, Тимофей Тимофеевич, как же мне хочется вам рассказать о происшествии, что здесь приключилось на Святках. Ваши земляки – помещики Лев Сергеевич Давыдов-Пушкин и Калина Семенович Лынский – такое учудили…
– Что, опять дуэль устроили?
– Да нет, что вы такое говорите? Они же теперь свояки и женушек своих этак расстраивать не могут. Эти благородные господа общество по-другому фраппировали.
– Недоумеваю…
– Вы же знаете, что я хоть и купеческого происхождения, но поэзию люблю. И гостям я всегда рад. И чай подаем калькуттский, и порто, и закуски легкие. И в курительной комнате у меня не «сам крошево» и не «регалия капустиссима», а самый замечательный табак из Виргинии и Эспаньолы.
– И что же приключилось?
– На поэтический вечер пришли Пушкин и Лынский с супругами. И Лев Сергеевич для всех прочел новое стихотворение.
Над Грецией царила ночь,
В венок сплелись все звезды неба.
Луна – великой Никты дочь –
Ждала прихода бога Феба.
В горах блуждали огоньки,
Спускались звери к водопою.
Геракл, усталый стан креня,
Шел в Аргос тайною тропою.
О берег Кипра бил прибой,
Ревели волны зло, сердито.
Из пены рваной и седой
В наш мир явилась Афродита.
Как благостна ночная тишь!
Спят воины и виноделы.
Но занесен уж меч судьбы,
И варвары готовят стрелы…
И отчего-то Лынский возмутился, обвинил родственника, что тот ударился в язычество, оскорбляет православную веру и прочее.
Давыдов-Пушкин вяло возражал, что поэзия без Гомера, Пиндара и Вергилия – это и не поэзия вовсе. А сам он верит во Господа нашего Иисуса Христа, исповедовался у старца Серафима Саровского перед Рождеством и причастился в тамошней обители Святых Таин.
Но Калина Семенович не захотел угомониться. Тогда Лев и предложил тому самому написать стих с православным смыслом.
Неожиданно Лынский согласился и, чуть запинаясь, прочитал.
Три сна привиделось сегодня:
Один – в полночный, жуткий час
Пришел из пасти преисподней,
Принес кошмар ушедших рас.
Сражались с кем-то великаны,
Метались в поле упыри,
И красные как кровь туманы
Застлали белый всплеск зари.
Второй – слетел перед рассветом
С прозрачных хмурых облаков,
В нем заключалось сто сюжетов,
Мельканье лиц, сумбур веков.
Струились реки средь курганов,
В степи бродили табуны,
И лики грозных истуканов
Хранили грезы старины.
За час до мига пробужденья,
Явился третий – мирный сон,
Рассеял мрачные сомненья,
Развеял грусть и страхи он.
Увидел я страну родную,
Узрел любимые места,
Мою Россию молодую…
И светлый лик над ней Христа.
Публика застыла в ожидании еще большего шума. Однако Лев Сергеевич поздравил Калину Семеновича со словами: «Уел, братец, уел! Ты победил. Я теперь обязуюсь полгода стихов не сочинять».
Я немедля пригласил их благородий в кабинет и хотел нравоучением озаботиться, но не вышло. Они как рассмеются!.. И Лынский мне говорит: «Не волнуйся, Патапий Харитонович, стреляться не будем. Как задумали мы, так и случилось».
А Давыдов-Пушкин продолжил: посещал, мол, он батюшку Серафима Саровского, и тот ему дал совет, что надобно поменьше на поэтических вечерах и в салонах бывать, да и корону первого пиита империи с головы сбросить, чтобы беса гордыни не тешить.
Когда же Лев Сергеевич узнал, что Лынский изредка пописывает стихи, то и предложил прочесть их на публику в ответ на его рифмоплетство. Так друзья и сделали.
Ныне же публика Давыдова-Пушкина дергать не будет, да еще многие станут посмеиваться, что и хорошо. Лев Сергеевич на полгода уединится в именьице – хочется ему спокойно написать «Гишторию святого благоверного великого князя Александра Невского». Лынский же слывет домоседом, и никто его из деревни и не выдернет.
На том и расстались. Только послышалось мне, как Лев Сергеевич произнес: «…да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте».
Александр Гончаров
© Белгородская и Старооскольская епархия Белгородская митрополия
Русская Православная Церковь Московский Патриархат